Блох Роберт - Кладбищенский Ужас
Роберт БЛОХ
КЛАДБИЩЕНСКИЙ УЖАС
Перевод Н.Б. Демченко
Судьба играет с человеком в странные игры, не правда ли?
Ещё полгода назад я был известным и довольно преуспевающим психиатром;
сегодня я обитатель санатория для умственно больных. В качестве
врача-психиатра я частенько вверял своих пациентов тому же учреждению, куда
сейчас заточен сам, а сегодня - о, ирония из ироний! - оказался их собратом по
несчастью.
И все-таки я не совсем сумасшедший. Они упекли меня сюда, потому что я
предпочел говорить правду, которая не была той правдой, которую любят
открывать или признавать люди. Я подтверждаю, что действительно перенес
тяжелое нервное потрясение из-за моего участия в происшедшем, но оно не свело
меня с ума. Мой рассказ правдив (о, клянусь в этом!), однако они не верят.
Конечно, у меня нет вещественных доказательств; после той августовской
ночи я ни разу не видел профессора Чопина, и мои последующие расследования не
подтвердили, что он работал в Ньюберри-колледж. Однако это только говорит о
том, что утверждения, которые обрекли меня на постыдное заточение, на
ненавистное, подобное смерти, прозябание - достоверны!
Существует одна "железная" улика, которую я мог бы представить (если бы
осмелился), но она слишком ужасна. Я не должен показывать точного места на том
безымянном кладбище, где под могильным камнем чернеет заветный проход. Лучше я
буду мучиться в одиночестве, скрыв от всего мира тайну, от которой мутится
рассудок. Тяжко жить, как я живу, когда однообразие дней и ночные видения
сплетаются в один бесконечный кошмар. Вот почему я решил начать это
повествование; быть может, высказавшись, я облегчу болезненный груз моей
памяти.
Все началось прошлым августом в моем городском кабинете. После скучного
утра наступил длинный жаркий полдень. Он уже подходил к концу, когда медсестра
ввела первого пациента.
Этот джентльмен раньше никогда у меня не бывал. Он назвался Александром
Чопином, профессором из Ньюберри-колледжа.
Профессор говорил свистящим голосом с особенной интонацией, из чего я
заключил, что он родился в какой-то другой стране.
Я попросил его присесть и попытался мысленно оценить его, пока он следовал
моему приглашению.
Профессор был высок и худ. У него были белые, почти платиновые волосы, но,
судя по внешности и общему телосложению, ему было лет сорок. Его зеленые,
неподвижные глаза были глубоко посажены под бледным, выпуклым лбом и венчались
длинными, угольно-черными бровями. Нос был большим, с чувственными ноздрями, а
губы - тонкими (это несоответствие я заметил сразу). Узкая рука была
чрезвычайно мала, с долгими, коническими пальцами, оканчивающимися длинными
ногтями - очевидно, полезными при чтении или справочной работе, подумал я. Его
гибкая поза была сродни позе отдыхающей пантеры; он обладал свойственной
иностранцам раскрепощенностью и изящными манерами.
В солнечном свете я смог рассмотреть его лицо и увидел, что все оно
покрыто сетью мелких морщин. Я заметил также характерную бледность лица, что
указывало на наличие некоторых проблем с кожей. Но самым странным в нем был
стиль его одежды.
Одежда профессора, несомненно новая, была нелепа в двух отношениях: это
было торжественное облачение, надетое днем, и, к тому же, оно совершенно на
нем не смотрелось. Костюм был удивительно велик, серые полосатые брюки
болтались, пальто странно пузырилось. Профессор был без шляпы, на его
лакированных туфлях виднелась грязь. Очевидно, он был эксцентриком, может
быть, шизофреником со склонно
